«Мы холодные, но не бессердечные»: ростовский патологоанатом Кантария рассказал о работе и отношении к смерти

Весомая часть работы доктора Кантария проходит за микроскопом. Фото из личного архива

Автандил Кантария выбрал непростую специальность, окруженную мифами. Восемь лет он помогает ставить диагнозы, зачастую – уже после гибели пациентов. «Блокнот Ростов» поговорил с заведующим патологоанатомическим отделением о распространенных причинах смерти, о профессиональной деформации и о том, всех ли ждет вскрытие.

Давайте разберемся со стереотипами. В чем состоит работа патологоанатома?

Патологоанатом занимается прижизненной диагностикой и вскрытиями.

Пример диагностики: пациент попадает в больницу с диагнозом аппендицит, ему удаляют червеобразный отросток, который доставляют в патологоанатомическое отделение, где проводят исследование. И выясняют, для чего удалили аппендикс. 

Есть патологоанатомические учреждения, которые больше занимаются диагностикой, а есть скоропомощные. Есть отделения, где анализов за год собирается 120 тысяч, но будет всего 30 вскрытий, а есть такие, где всего 40 тысяч исследований, как у нас, но тысяча вскрытий. Рекорд был во время эпидемии COVID-19 – около 1700 вскрытий за год.

Объясните, пожалуйста, различия между патологоанатомами и судмедэкспертами.

Судмедэксперты занимаются всеми насильственными смертями. Если, например, человек попал в ДТП или упал с крыши, а затем умер в больнице – тоже не обойдется без судмедэкспертизы. 

А если это смерть от заболевания, например, инфаркта миокарда, инсульта без признаков травмы и насильственного воздействия – вскрытие проведет врач-патологоанатом. Все домашние смерти проходят через судмедэкспертизу, хотя дома человек тоже может умереть от инфаркта. 

Есть определенные анализы, которые после вскрытия проводят судмедэксперты, чтобы подтвердить, что человек умер от заболевания, а не от чьих-то рук. Патологоанатомы такие исследования не проводят. Только гистологические, исследуем ткани органов, чтобы поставить точный диагноз. Кровь, допустим, мы не берем, не проверяем наличие наркотических веществ или ядов, а судмедэксперты берут.

Вам доводилось использовать в заключениях такую формулировку, как смерть от старости?

Такой диагноз – старость – действительно есть в МКБ-10, R54. 

Это совокупность хронических заболеваний, которые спровоцировали конец ресурсу организма. Явной причины смерти тут может не быть, в целом организм истощен. Если я не ошибаюсь, такой диагноз ставят, если пациент попал в больницу, возможно, и на дому, и был старше 91 года. Почему я с неуверенностью отвечаю на вопрос? Потому что у нас таких пациентов не было. Обычно пожилые люди попадают к нам с более явными патологиями, острыми заболеваниями, которые привели к смерти. 

А какие самые распространенные причины смерти вы могли бы назвать?

Это сердечно-сосудистые заболевания, в первую очередь инфаркт миокарда и инсульт, и патологии желудочно-кишечного тракта – например, кровотечения. 

У нас много в стране госпрограмм по лечению пациентов с заболеваниями сердечно-сосудистой системы, и они работают. Но все заболевания в целом молодеют. Если раньше проблемы с сердцем встречались у пациентов старше 50, когда было больше физической нагрузки и питались деревенскими продуктами. А сейчас мы все чем заняты? Работа-автобус-машина, кто-то даже не ходит пешком. А организм сильный у того, кто его тренирует. Более слабые организмы подвержены заболеваниям. Сердце – это мышца, ей нужно работать. Также навредил, например, COVID-19. И повышенный стресс – причина всех заболеваний.

Попадают ли к вам погибшие дети? От чего умирают чаще всего в юном возрасте?

Больница, которую мы обслуживаем, не является детской, но на предыдущем месте работы я был вынужден проводить и детские вскрытия. Немного, всего пять за три года работы, в основном это были мертворожденные младенцы. Только один раз был семилетний мальчишка, с ним работать было сложнее всего. Потому что он уже видел жизнь. 

Мы немного холодные люди, это профдеформация и нам проще об этом говорить. Но это не значит, что мы бессердечные. Мы все понимаем и более философски подходим к этому. Если мы будем за каждого переживать так, как переживают родственники умершего, наша дорога только в одну сторону – сначала в психиатрическое отделение, а потом уже на кладбище.

А вы взаимодействуете с родственниками покойных? 

Любой патологоанатом взаимодействует. Лично мое отделение и я сам придерживаюсь такой позиции: после проведенной работы причины смерти донести лично родственнику, чтобы все разъяснить, вплоть до лекции. Мы тратим на это большое время, чтобы люди понимали, что случилось с их близким человеком. Потому что у них возникает вопрос: а правильно ли врачи лечили. И если неправильно, мы, естественно признаемся. У нас нет цели выгородить кого-то, наша цель – донести правду. 

Но окончательный диагноз мы пишем не по результатам вскрытия, а после гистологии. Берем фрагменты тканей и органов, особенно патологически измененных, и изучаем.

Фото из личного архива героя

Сколько времени занимают непосредственно манипуляции с телом, само вскрытие?

Наша профессура, элита патанатомии, могли проводить вскрытие, как меня лично учила профессор Ирина Сергеевна Дерижанова, около двух часов. Это доскональное изучение каждого миллиметра. А обычно около 20-30 минут уходит. Зависит еще от категории сложности. Если это самое простое, когда клинический диагноз ясен и вопросов нет, на вскрытии его и подтверждаем, то это, естественно, будет быстрее. 

А если вскрытие пятой категории сложности, когда, например, врач допустил ошибку, которая привела к смерти пациента, это может занять и три часа, и четыре. Но такое крайне редко бывает. Собирается комиссия, и коллегиально ставится диагноз. Врачи смотрят стекла, гистологический материал, изучают мой протокол и говорят, согласны или нет, ставят подписи.

Помните ощущения и мысли во время первого вскрытия, на котором присутствовали?

Я даже фамилию пациента помню, но называть не буду. Это было во времена интернатуры.

Но вскрыть – это не проблема, самая большая проблема – протокол вскрытия. Фактом вскрытия не является проведенная работа и выданное свидетельство о смерти. Фактом вскрытия, как считает Минфин, является протокол вскрытия. Почему министерство финансов? Потому что выделяется сумма, которую стоит это вскрытие. 

И вот протокол первого пациента я переделывал 30 дней, описывал буквально все. Ирина Сергеевна учила так, чтобы было четко, много раз исправляла. А тело давно вскрыли и выдали родственникам.

Физически во время первого вскрытия было нехорошо, конечно. К слову о студентах. Я преподавал в университете, и мне эта работа нравилась. Раз в неделю проводил практические занятия, показывал, например, фотографии органов. И кто-то из них в свободное от занятий время приходил на вскрытия. И самые высокие бугаи громче всех падали. 

Многие шутят очень плохо про нас: «какой я врач, если я патологоанатом». Мы – серые кардиналы. Например, хирург вырезает опухоль в пределах какой-то области, а я смотрю гистологию, ставлю там рак с прорастанием, и хирург понимает, что ему нужно дорезать. Есть работа патолога с хирургом во время операции. В мединституте так было: во время операции удаляли часть щитовидной железы, и пока пациент еще был под наркозом, шли в лабораторию, и через криостат и всякие процедуры проводили цитоисследование и говорили «да, нормально, оставляй» или что вторую долю тоже можно удалять. 

Что касается биопсий, работы с биологическим материалом – меняются ли технологии, насколько процесс автоматизирован? Как вы думаете, может ли в теории машина заменить человека?

Я хоть и родился при развале СССР, но больше ценю человеческую единицу, чем аппараты. Тут даже не в финансы все упирается, а именно в ценность человека. У нас не было задачи поставлять оборудование, которое полностью заменит лаборантский состав. От лаборантов очень многое зависит. Чтобы патологоанатом мог посмотреть в микроскоп, кто-то должен довести ткань до нужного состояния, изготовить стекло для изучения. Полная автоматизация есть, просто у нас ее не используют, потому что есть народ, который хочет работать. Зачем их увольнять?

Но есть оборудование, которое не заменяет труд человека, а облегчает. В 2020 году мои лаборанты ходили с чайниками, полными горячего парафина, по 3-4 кг, и все делали вручную. А на сегодняшний день они то же делают на оборудовании, которое стоит 20 с лишним миллионов. Его закупили еще до санкций, сегодня у него вообще космическая цена. 

Или, допустим, аппарат окраски. У него есть кличка лялька, производное от названия фирмы Leica. Раньше перед лаборантом стояло несколько емкостей с разными реагентами, и она опускала стекла на определенное время: три минуты подержать в одной емкости, потом три минуты в другой... И это делается час беспрерывно. Потом лаборант наносила бальзам, накрывала покровным стеклом. А сейчас она загружает кассетку, запускает аппарат и час занимается другими делами. 

Теперь вопрос конкретный о физиологии. Однажды на похоронах я увидела покойного с лицом темно-зеленого цвета. Почему оно могло иметь такой цвет? 

Если это не утопленник, не тот, кто две недели пролежал, и потом только его обнаружили, а пациент из больницы, то либо недоработали санитары, либо родственники отказались от бальзамации покойного. Если речь идет о темно-зеленом цвете, с выраженной венозной сеткой, – это процесс гниения.

То есть после смерти все мы станем такими же?

Я думаю, что да. Это спорный вопрос. Эксгумацию, извлечение трупа из могилы через определенное время, я никогда не видел и не хотел бы. Физика: два метра в глубину, там нормальная температура, как погреб. Но, с другой стороны, зависит от толщины гроба. Если это дешевый гроб, он под давлением земли проломится, и тело съедят насекомые. А если это качественный гроб, то оно там, мне кажется, будет как раз гнить. 

Внешний вид покойного на похоронах еще зависит от мастерства санитаров. Я говорю родственникам, что мы не волшебники. Мы можем приостановить биологический процесс разложения, но полностью прекратить его не получится. Танатология, работа санитаров, как правильно законсервировать тело – целая наука. Смерть никого не красит. 

А ритуальные агентства могут готовить тело к похоронам? Или такие услуги оказываются только в вашем учреждении?

По закону мы можем бесплатно хранить тело до семи дней, также государство оплачивает вскрытие и гистологию. А все последующие манипуляции, например, санитарно-гигиенические, платные. Вымыть, одеть, причесать. Есть бальзамация нескольких степеней сложности. Эти ритуальные услуги оказывают в морге. Ритуальные службы занимаются больше логистикой, торговлей венками. 

Вернемся к прижизненной диагностике. Обнаруживали ли что-то редкое в исследуемом материале? Или просто совершенно неожиданное?

Что касается гистологии – очень веселит, когда смотришь в микроскоп, а на предметном стекле видишь какое-нибудь сердечко. Это умиляет и больше запоминается. А редкие материалы больше не со скоропомощными случаями связаны. То, что могло бы показаться вам интересными случаями, для нас – обычная работа.

А как вы сам относитесь к смерти? Постоянное взаимодействие с ней повлияло на ваше отношение?

Наверное, я стал больше ценить жизнь. Но я бы не сказал, что это с работой связано, больше с возрастом. Если в 24 года я мог нарушить скоростной режим, то сегодня я уже не нарушаю. Всё-таки есть что терять.

Самое тяжелое, наверное, видеть слезы матери, которая потеряла своего ребенка. Даже неважно, в каком возрасте: сыну могло быть 45 лет, а умер он от цирроза печени. Вот на это смотреть страшно, когда родитель оплакивает своего ребенка. И, наверное, хочется не допустить такую ситуацию и не уйти раньше своих родителей.

Особого отношения к смерти нет. Мы, патологоанатомы, – такие же люди, как вы. Только немного более высокомерные, немного противные в плане докопаться до правды. У нас тоже есть сердце, мы тоже можем плакать при просмотре фильма «Хатико». Просто работа у вас одна, и нас – другая, и кто-то должен ее делать. Хотя были вопросы, тем ли делом я занимаюсь. Как верующий человек, я сомневался.

Насколько совместима работа патологоанатомом и вера в Бога?

А почему нет? В моргах еще больше христиан, чем за пределами. Потому что есть моменты, когда приходится обращаться к Богу. Со словами благодарности, со словами просьб о помощи. Большинство наших сотрудников – верующие. И я знаю двух мусульман-патологоанатомов, но они не занимаются вскрытиями, только прижизненной диагностикой.

А всех ли умерших в нашей стране ждет вскрытие?

Почти всех. Любой человек может написать при жизни отказ, и его примут во внимание, но только если смерть не попадает под определенные пункты. Это, кстати, самый распространенный вопрос, который задают родственники: «А можно не вскрывать?» Это решает не наше медучреждение. Направление на вскрытие нам дает больница. В нашем случае – БСМП. Направление для судмедэкспертов передает полиция.

Если родственники не хотят, чтобы мы проводили вскрытие, они обращаются в администрацию больницы. Им могут отказать. Не потому, что звери, а потому что врачи хотят знать правду. Тридцать дней лечили, вроде бы помогло, был стабилен… В первую очередь всегда вскрытие проводилось для научных целей.

Кого всегда нужно вскрывать? Насильственные смерти, онкобольные без гистологического подтверждения, самоубийцы, роженицы, беременные и те, кому проводили любую операцию… 

Какое напутствие вы бы сделали для тех, кто решает, выбрать ли для себя профессию патологоанатома?

У нас дефицитная специальность. И я не хочу никого привлекать, человек сам должен решить, не надо никогда никого слушать. Нужно проситься в разные больницы, прежде чем сделать выбор, чтобы почувствовать, где комфортно. Главное – студент должен думать о том, как спасти пациента, как правильно оказать медицинскую помощь, а не о том, как заработать деньги. По закону мы оказываем медуслугу, но не надо забывать и про медицинскую помощь. Даже если вы – патологоанатом.

Оксана Петина